Гоп-стоп, не вертухайся! История слова вертухай
Альманах «Неволя» (Москва), № 52, май 2017
«ГОП-СТОП, НЕ ВЕРТУХАЙСЯ!»
История блатного слова в истории страны лагерей
*Украинско-иудейская борьба за звание «вертухая»*
Помните один из наиболее известных вариантов знаменитой лагерной песни «По тундре, по железной дороге»? Его исполнили в сборнике «Блатные пионерские» Алексей Козлов и Андрей Макаревич:
Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
Мы бежали из зоны – покати нас шаром!
Об этой песне говорить можно долго, но сегодня для нас важно проскользнувшее словечко «вертухай».
«Замочив вертухая» – это выражение сегодня, увы, поймет любой школьник: убив охранника лагеря, конвоира, надзирателя, в широком смысле – любого лагерного сотрудника, который носит погоны.
«Вертухай» – производное от «вертухаться», то есть вертеться, дергаться, делать резкие движения, шуметь и вырываться. У Александра Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ» изложена версия об украинском происхождении слова. Автор пишет:
«В мое время это слово уже распространилось. Говорили, что это пошло от надзирателей-украинцев: “стой, та нэ вэртухайсь!” Но уместно вспомнить и английское «тюремщик – turnkey – “верти ключ”. Может быть, и у нас вертухай – тот кто вертит ключ?»
С вращением ключа – версия совсем уж фантастическая и ничем не подкрепленная. Хотя часть англицизмов (особенно из морского сленга) в русском арго прекрасно прижилась.
Что касается «украинской» этимологии, она в определенной степени заслуживает доверия. Хотя некоторые критики заявляют, что в украинском языке такого слова не существует, но в данном случае речь не о литературном украинском языке (который по большому счету до сих пор окончательно не сформировался). Но в просторечии, в разговорной речи и даже в письменной мне не однажды приходилось встречать – вiртуха, вiртуху крутити, вiртухаться, вiртухай.
Однако при чем тут украинцы-надзиратели? В полемических спорах, дискуссиях противники этой версии заявляют, что значительная часть украинцев (прежде всего западных) в сталинских лагерях былb заключенными, а не надзирателями, поэтому разговоры об «украинских охранниках» беспочвенны и даже лживы. Это откровенная ерунда. Да, в послевоенные годы лагеря действительно наполнились так называемыми «бандеровцами» (или «бендеровцами», хотя правильно первое написание – по фамилии идейного вождя национал-шовинистического движения – Степана Бандеры), среди которых были не только собственно бойцы подпольных групп, но и просто крестьяне, помогавшие им, и даже совершенно невиновные люди. Это, однако, не отменяет того факта, что и в среде охраны, надзора украинцы составляли значительную часть личного состава. Достаточно обратиться к воспоминаниям узников ГУЛАГа.
Например, Вадим Туманов пишет о послевоенных лагерях, в которых отбывал наказание: «Много шуток в свой адрес вызывали украинцы. Их было одинаково много как среди заключенных, так и среди лагерного начальства, охраны, надзирателей» [ Туманов В. «Все потерять – и вновь начать с мечты. » ]. Более того, подобное положение сохранялось и позднее, особенно в отдаленных колониях (на «дальняках») – вплоть до распада СССР. Арестанты, с которыми я беседовал, приводили ироническую зэковскую топонимику – «Коми УССР Хохло-Мансийского национального округа», которая в связи с упоминанием Коми АССР (автономной республики) непосредственно относится к нашей теме.
Слово «вертухай» появилось в арестантском арго сравнительно поздно, с большой степенью вероятности – в 1940-е годы. Во время и после Великой Отечественной войны в места лишения свободы пошло служить множество украинцев. Прежде всего это были деревенские парни, особенно из отдаленных сел. Собственно, так же набирались еще раньше и «вологодские» («соловецкие») конвоиры – первоначально именно из глухих русских селений. Но украинцы к тому же испокон веку считались ревностными служаками, отличались мелочным карьеризмом и стремлением выслужиться перед начальством.
Правда, в последнее время «украинскую» теорию стала вытеснять «еврейская». Согласно ей, «вертухай» заимствован русскими уголовниками из иврита, от сочетания «бар тукиа», что значит «исполняющий казнь». Еврейские «языковеды», а вслед за ними и русские заявляют, ничтоже сумняшеся, будто бы ранее слово обозначало тюремного палача (в России палаческие функции исполняли обычно особо выделенные заключенные). А, мол, позже оно стало использоваться в значении «охранник, надзиратель». На самом деле эти измышления являются абсолютным бредом – как и значительная часть «ивритско-идишских» умствований по поводу этимологии русской уголовной лексики. Слово «вертухай» никогда, даже в самом страшном сне, не означало «палач»! Ни в одном словаре, ни в одном письменном источнике вы подтверждения этой нелепице не отыщете. Даже фонетически очевидно: «бар тукиа» не могло превратиться в вертухая. Созвучие явно надуманное. Слово «вертухай», вне всяких сомнений, славянское, произошло от глагола действия «вертухаться», о чем у нас еще будет возможность поговорить.
Вообще подобного рода еврейские «языковеды» используют, как правило, один и тот же нелепый прием. Выдергивая наобум слово из уголовного жаргона, они «на слух» подбирают что-нибудь хотя бы отдаленно созвучное в идише и иврите, даже совершенно не подходящее по смыслу. Затем начинается искусственное «привязывание» еврейского словечка к блатному, для чего выдумываются дурацкие истории, предположения и байки. Так произошло и с «вертухаем».
*«Вертухаями» называли не надзирателей, а зэков?*
Столь же бездоказательными и абсурдными являются утверждения о том, что под “вертухаем” арестантский жаргон ГУЛАГа подразумевал вовсе не сотрудников мест лишения свободы, а. самих заключенных! Эту версию выдвигает в Интернете бывший сотрудник колонии под ником starley, ссылаясь на издание «Уголовно-исполнительная система. 130 лет», выпущенное в 2009 году [ Детков М. Г., Шамсунов С.Х., Алексушин Г.В., Ященко П.В., Селиверстов В.И. Уголовно-исполнительная система. 130 лет. М.: Объединенная редакция ФСИН России, 2009. ]. Вот что сообщает неведомый «старлей» (по его словам, в колонии он служил в отделе кадров, а затем – замполитом):
«За 16 лет службы я ни от одного осужденного не слышал слово “вертухай”. Бывает, говорят: мусор, мент, даже фашист.
Но слово “вертухай” – применительно к сотрудникам колоний я, не поверите, прочитал впервые у Солженицына, а потом с удивлением узнал, что им активно пользуется либерально-еврейская часть населения Интернета, а вслед за ними стали, как попугаи, повторять все.
Так вот, слово вертухай изначально обозначало вовсе не сотрудника лагеря или колонии.
Оно обозначало зэка.
Но зэка не простого.
В условиях катастрофического недокомплекта аттестованной охраны для охраны лагерей и надзора за заключенными внутри лагеря широко привлекались сами заключенные. Например, к середине 1939 года число стрелков ВОХР из числа заключенных составляло 25 тысяч человек.
Надзиратели из числа заключенных носили специальную форму.
В 1941 году около 90 процентов аттестованного состава охраны было отправлено на фронт (ау, сказочники, рассказывающие о брони для лагерников), в том числе и пожелавшие самоохранники. А вот им на замену приходили признанные негодными к военной службе инвалиды, старики, женщины.
После войны руководство ГУЛАГа решило возродить самоохрану лагерей.
За безупречную службу заключенным, охраняющим лагерь, были положены двухнедельный отпуск, правда, без выезда домой, но с правом свидания с родственниками. Особо отличившиеся охранники, не допустившие побега (читай: застрелившие осужденного во время совершения побега), представлялись к условно-досрочному освобождению.
А вот за халатное отношение к службе виновные немедленно переводились на общие работы.
И зарплату они получали: например, те, кто отслужил более года, получали от 45 до 60 рублей. Максимальное жалованье назначалось конвоирам. “Вологодский конвой шутить не любит”. Это выражение – зэковское.
Если в 1941 году количество самоохранников составляло 5 с половиной тысячи человек на весь ГУЛАГ, а во время войны оно не превышало 3 тысяч, то к 1951 году их количество выросло до 41 тысячи (20 процентов от всего количества охранников)
Самоохрана лагерей просуществовала аж до 1959 года, после чего была упразднена.
Так почему вертухаи?
Да потому, что самоохранники, отслужив наряд, возвращались в барак. И ходили по бараку постоянно оглядываясь, вертясь (вертухаясь), чтобы не быть посаженными на пику.
Поэтому зэки слово “вертухай” не употребляют.
Оно для них табуированное.
А вот либеральная интеллигенция употребляет с удовольствием.
До сих пор».
«Старлей» также утверждает, что такая версия преподносится курсантам высших и прочих учебных заведений МВД как единственно верная.
Прочитав эту ахинею, не знаешь, плакать или смеяться. То, что бывший зоновский кадровик ни разу не слышал слова «вертухай», – вполне допускаю. Однако это вовсе не значит, будто этого слова не существует. Я почти за 18 лет работы в пенитенциарной системе тоже не сталкивался со многими образчиками жаргонной лексики. Лишь когда у меня появились близкие знакомые на воле из числа бывших уголовников, когда я стал специально общаться с осужденными и сотрудниками мест лишения свободы, чтобы обогатить свой запас лексики арго и блатного фольклора, передо мною открылись россыпи слов, выражений, пословиц, поговорок, присказок. Но для этого необходимо поставить перед собой такую цель. Товарищ старлей, видимо, ее не ставил.
Чтобы узнать, что значит слово «вертухай», достаточно обратиться к различным мемуарным источникам. Бывшие узники ГУЛАГа используют его часто и активно. Например, Лев Копелев в мемуарах «Хранить вечно» (время действия – 1945–1947 гг.) упоминает охранников (судя по контексту – опять же украинцев): «Видно, что все же они крестьянские сыновья, – местные полещуки, – и уважают, даже чтут? хлеб и знают, что такое голод. И тупо равнодушные или грубые, злобные вертухаи на это время опять стали простыми хлопцами, способными пожалеть голодных и разделить чужую радость». И в другом месте – уже сокращенная форма от «вертухая»: «Эх, вертух, ободрал, гад, на сменке». Можно вспомнить одну из песен группы «Лесоповал» на стихи бывшего лагерника Михаила Танича: «А на шмоне опять вертухай пять колод отберет. » Или нобелевского лауреата Иосифа Бродского с его стихотворением «На независимость Украины» (1992):
С богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда припрет и вам умирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
Бродский особо подчеркивает «вертухайство» украинцев, которое продолжалось и тогда, когда он был осужден. То же вспоминали и мои знакомые – бывшие осужденные в начале 1990-х – о своих прежних «ходках». Везде обязательно присутствовал хохол-надзиратель или охранник.
Таких примеров множество.
Что касается «самоохранника-вертухая», обратимся для начала к рассказу Варлама Шаламова «В лагере нет виноватых»:
«В двадцатые же годы действовала знаменитая “резинка” Крыленко [ Крыленко Николай Васильевич – с 1922 по 1929 г. занимал должности заместителя наркома юстиции РСФСР и старшего помощника прокурора РСФСР, с 1929 по 1931-й – прокурор РСФСР, с 1931 по 1936 г. – народный комиссар юстиции РСФСР, с 1936 по 1938-й – нарком юстиции СССР. Расстрелян как «враг народа». ], суть которой в следующем. Всякий приговор условен, приблизителен: в зависимости от поведения, от прилежания в труде, от исправления, от честного труда на благо государства. Этот приговор может быть сокращен до эффективного минимума – год-два вместо десяти лет, либо бесконечные продления: посадили на год, а держат целую жизнь, продлевая срок официальный.
Высшим выражением крыленковской “резинки”, перековки была самоохрана, когда заключенным давали в руки винтовки – приказывать, стеречь, бить своих вчерашних соседей по этапу и бараку. Самообслуга, самоохрана, следовательский аппарат из заключенных – может быть, это экономически выгодно, но начисто стирает понятие вины».
Самоохрана из числа заключенных существовала и до, и во время, и после Великой Отечественной войны.
«Старлей» пишет: «. Самоохранники, отслужив наряд, возвращались в барак. И ходили по бараку, постоянно оглядываясь, вертясь (вертухаясь), чтобы не быть посаженными на пику».
Однако это бред, ненаучная фантастика! Самоохрана из числа заключенных всегда располагалась изолированно от основной массы лагерников!
Вот цитата из лагерного отчета печально знаменитой «стройки № 503», или «мертвой дороги». Эту железнодорожную магистраль начали тянуть согласно секретному постановлению Совета министров СССР № 1255-331-сс (22 апреля 1947 года) от станции Чум (южнее Воркуты) до будущего крупного морского порта на Обской губе в районе мыса Каменный. В отчете Обского ИТЛ за 1949 год читаем: «. При колонне № 205, пятого отделения в темной сырой землянке размещены два взвода, охраняющие 201-ю и 202-ю колонны. Солдаты спят на двухъярусных сплошных нарах, без постельных принадлежностей. Самоохрана помещается вместе с солдатами, так как на 70 человек в этой землянке имеется только 40 мест» [ memorial.krsk.ru ].
Самоохрану размещают вместе с солдатами, несмотря на чудовищную тесноту и скученность; никому даже в голову не приходит нелепая мысль отправить самоохранников в зэковский барак!
А вот отчет за 1951 год, где положение уже меняется к лучшему: «Солдаты и самоохрана размещены в типовых казармах отдельно друг от друга. В настоящее время жилплощадь на 1 заключенного составляет 3,4 м2, на 1 человека самоохраны – 1, 8 м2» [ memorial.krsk.ru ].
Так что трусливо оглядываться в бараке, равно как и за его пределами, самоохранникам не было никакого смысла. Если «старлей» говорит правду и таких элементарных вещей не знают преподаватели и профессора вузов МВД – страшно даже представить, какую еще галиматью они вбивают в головы своих слушателей.
И все же можно допустить, что самоохранников называли «вертухаями» – но как раз по аналогии с охранниками-солдатами! То есть приравнивая к ним самоохрану из числа зэков. При этом заметим, что «старлей» смешивает стрелков ВОХР и самоохрану из числа заключенных, что совершенно недопустимо. Так, Людмила Липатова в материале «История 501-й стройки» (продолжением которой являлась 503-я стройка) различает в воркутинских лагерях три категории вооруженных людей:
«Первые – вольнонаемные охранники, то есть ВОХР или ВСО, вторые – надзиратели или надзорсостав, третьи – самоохранники. В нее набирались заключенные, у которых остался небольшой срок, лояльно проявившие себя по отношению к администрации. Самоохранники одевались в такую же, как и вольнонаемная охрана форму, только без звездочек. Они имели более свободный режим содержания, чем их собратья по заключению. И, как ни странно, именно самоохранники чаще всего проявляли ту жестокость, от которой страдали заключенные. Федор Михайлович Ревдев (боевой офицер, прошел всю войну, работал во Львове, осудили его за преклонение перед иностранной техникой) говорит по этому поводу следующее:
“Вольные солдаты – люди как люди, а когда стоит самоохранник, так зверь, хуже зверя, хуже фашиста. Относились к человеку, как к животному. Шли в самоохрану садисты, действительно преступники. Честный человек никогда туда не пойдет. В Салехарде у меня есть люди, которые меня охраняли. Я ничего плохого о них не скажу. Самоохранники же – другое дело”» [ doroga501.ru ].
О том же свидетельствует и лагерник Александр Сновский, тоже работавший на стройке № 501:
«Никогда не ставили оцепление. Вкапывали веточки, они назывались “запретка”. За эти веточки переходить нельзя было. Стреляли. Но если у солдат срочной службы была голова, то самоохранники стреляли без предупреждения. Потому что подстреленный за этой веточкой заключенный означал для самоохранника сокращение срока на полгода. Самоохрана – это малосрочники-подонки. Не блатные и не бухгалтеры, которые проворовались, а так, гнусь всякая, у которой было пять лет сроку. Раньше за изнасилование, например, давали гроши, копейки – три года. И что самоохрана делала? Подзывает зэка: «Иди сюда! Принеси мне оттуда дров!» А дрова за веточкой лежали. Глупый зэк шел, охранник ему стрелял в спину. Получал полгода скидки срока за то, что якобы предотвратил побег. Но старые, опытные зэки всегда шли спиной вперед. Когда я иду лицом к солдату, это уже не побег.
В самоохрану чаще всего шли люди с патологией личности. Они были звери. Солдат сдерживала воинская служба. Все-таки у них оставалась какая-то порядочность. Это были наши люди, призванные на военную службу. А самоохрана была страшная. Там много было садистов, очень много садистов. Патологических садистов. Причем, добавлю: половых садистов, именно половых садистов. Мне не хочется поднимать эту тему… Тайны человеческой психики – дремучий лес» [ северноеиздательство.рф ].
Самоохрану лагерники ненавидели еще больше, чем людей в форме, и могли таких зэков тоже причислять к вертухаям как раз из-за этого, а вовсе не потому, что те вертели в бараке головой от страха. Но само слово «вертухай» возникло именно как определение так называемых «формовых» – то есть несущих службу в местах лишения свободы надзирателей, охрану, конвойных, а затем и офицеров. Сюда же нередко включали и «вольных» сотрудников военизированной охраны.
*Когда появились «вертухаи»?*
Чтобы найти ответ, нам придется вернуться к «еврейской этимологии» слова «вертухай». Дело в том, что одна из защитниц ивритского происхождения «вертухая» заявила, будто слово появилось в русском арго еще в 1880 году. Но, естественно, никаких доказательств не привела. Да и не могла, поскольку их не существует. Ни на каторге, ни в царских тюрьмах мы не встретим подобного словоупотребления. Нет ни одного примера в мемуарной литературе тех лет, равно как и в словарях русского арго, начиная с XIX века и вплоть до Великой Отечественной войны, – ни «вертухая», ни «вертуха», ни «вертухаться», ни «вертухнуться».
Стоп! А вот здесь необходимо важное примечание. Если в отношении «вертухая» все справедливо, то с однокоренными словами дело обстоит несколько иначе. Само по себе слово «вертухаться» известно в русском языке по меньшей мере с XIX века. То есть не в литературном русском (здесь его искать бесполезно), а в многочисленных говорах. У Владимира Даля оно отмечено в значении: «Вести себя неспокойно, вертеться» с пометами – псковское, тамбовское, вологодское, новгородское.
В ряде других словарей русских говоров «вертухаться», «вертыхаться», «вертугаться» толкуется как «вертеться», «повертываться, оборачиваться», «сопротивляться, увертываясь при этом», «вертеться неправильно, рывками, качаясь» – с отсылом к тем же областям России [ Cм.: Материалы к словарю исконного русского языка. – andrej102.ru ].
В разговорной речи слово используется и по сей день. Так, в инструкции по управлению учебно-тренировочным самолетом ЯК-18 читаем: «. при посадке добирай ручку и намертво, держи ее прижатой к животу. Иначе расстопорится вилка хвостового колеса и самолет запросто может “вертухаться”» [ www.avia-yk.przd.ru ]. В словаре орловских говоров встречаем также фразеологизм «на вертухах» – в состоянии волнения, возбуждения. Есть также выражение «дать вертуха» – быстро исчезнуть, убежать.
Даже у Чехова в драматическом этюде «На большой дороге» (1885) следует характеристика дамочки: «Не то чтобы какая беспутная или что, а так… вертуха…» Словом «вертуха» персонаж Антона Павловича обозначает вертихвостку, егозу.
Но все это, повторяем, относится к области языка народного, а не уголовно-арестантского. Хотя, несомненно, блатной жаргон щедро черпал лексику из русских говоров. Вот для примера – отрывок из воспоминаний лагерника Даниила Алина (время действия – лето 1941-го):
«. Бандиты имели свой лексикон или, выражаясь по-лагерному, свою “феню”, например: штопорнуть, захомутать, поставить на попа, замарьяжить и т.д. Они имели даже свои песни, соответствующие их идеологии, например:
А там, на повороте,
Гоп, стоп, не вертухайся,
Вышли три удалых молодца,
Купцов заштопорили,
Червончики помыли,
А их похоронили навсегда».
Как мы можем убедиться, в данном случае речь идет не об окрике «вертухаев», а о довольно известной блатной песне. Я знаком с нею по более позднему варианту:
Ночка начинается,
Фонарики качаются,
И филин ударил крылом.
Налейте, налейте
Мне чарку глубокую
С пенистым крепким вином!
А если не нальете,
Коня мне подведете –
Покрепче держите под уздцы:
Поедут с товарами
Ровными парами
Муромским лесом купцы!
А вдруг из поворота –
Гоп-стоп, не вертухайся! –
Выходят два здоровых молодца:
Коней остановили,
Червончиков набрили,
С купцами рассчитались до конца!
А с этими червонцами
В Одессу приходили,
Зашли они в шикарный ресторан,
Там пили, кутили,
По десять лет схватили –
А потом по новой в Магадан!
А в Магадане тошно –
Гоп-стоп, не вертухайся! –
Бери кирку, лопату и копай!
А если вертухнешься,
То в карцере проснешься –
И тогда свободу вспоминай!
Фрагмент про чарку глубокую, коня и купцов в Муромском лесу является своеобразным перепевом-переделкой соответствующего отрывка из популярной разбойничьей песни «Что затуманилась, зоренька ясная» (слова Александра Вельтмана, 1831 г., музыку писали многие композиторы, наиболее популярна мелодия Александра Варламова, 1832) [ a-pesni.org ]:
Жаль мне покинуть тебя одинокую,
Певень [ Певень, пивень – петух. ] ударил крылом.
Скоро уж полночь… дай чару глубокую,
Вспень поскорее вином.
Время! Веди ты коня мне любимого,
Крепче держи под уздцы…
Едут с товарами в путь из Касимова
Муромским лесом купцы.
То есть само по себе употребление слова «вертухаться» не означает принадлежности говорящего именно к украинцам. Несомненно одно: арестантский мир действительно заимствовал его из говоров – и хуторских жителей Украины, и деревенских российских парней. Малограмотные селяне, становясь тюремными надзирателями и конвойными, заменяли емким словечком традиционные команды, обращенные к зэкам: «Не двигаться!», «Голову не поворачивать!», «Стоять смирно!» и проч. Но вот так случилось, что именно «окрики “хохлов”» запомнились арестантам более всего. Как мы уже указывали, украинцев во время и после войны на должностях надзирателей было очень много, и они отличались особым рвением.
Гуляло словечко «вертухаться» и среди уголовной братвы. С первых десятилетий ХХ века зафиксировано даже жаргонное «вертухало» в значении «жулик, совершающий кражи на глазах у людей». Но то, что многие лагерники связывают его именно с «хохлами»-надзирателями, и именно в «украизированной» форме «не вэртухайсь!», само по себе симптоматично. Подобная команда вполне естественна в устах тюремного надзирателя наряду с «не дергайся!», «не рыпайся!» по отношению к арестантам, которых выводят из камеры, ведут по тюремному продолу и т.д. Прежде всего, так обращаются к блатарям, к профессиональным уголовникам: именно они ведут себя в тюрьмах, лагерях свободно, вызывающе, нередко позволяя себе подтрунивать над тюремщиками, особенно набранными из деревень. «Политики» и «бытовики» такого себе не позволяли.
И все же – можем мы установить точно, когда именно в лагерной среде возникло слово «вертухай»? С абсолютной точностью – вряд ли. Что касается письменных источников, наиболее ранняя фиксация слова относится к 1946 году. По крайней мере, более раннего упоминания мне отыскать не удалось. Именно тогда в Воронежском следственном управлении вышел для служебного пользования справочник «Слова, употребляемые преступниками, с указанием их значения в обычной разговорной речи». Читаем: «ВЕРТУХАЙ, МЕНТ, МИЛОК, ПЕТУХ, СОЛОВЕЙ, ПОПКА, МЕТЕЛКИ, ФИЛИН – милиционер, тюремный надзиратель». Затем в 1952 году ту же трактовку повторил словарь «Жаргон преступников (пособие для оперативных и следственных работников милиции)», изданный в Москве.
Однако есть и другие сведения. Так, советский фантаст Сергей Снегов, осужденный в 1936 году на десять лет лагерей и вышедший на свободу в 1945 году, относит возникновение «вертухая» к более раннему периоду. В рассказе «Слово есть дело», действие которого происходит в Бутырской тюрьме (1936 год), Снегов пишет: « Со звоном распахнулось дверное окошко. Грозная рожа коридорного вертухая просунулась в отверстие». В небольшом словарике, приложенном к сборнику «Язык, который ненавидит» (1991) поясняется: «Вертухай – надзиратель в коридоре тюрьмы». Правда, следует учесть, что свои тюремно-лагерные рассказы Снегов писал спустя минимум четыре десятилетия после освобождения из ГУЛАГа, и память ему могла изменить, не исключены разного рода «накладки». Милицейский же словарь вышел непосредственно в 1946 году.
Есть ли у нас основания с осторожностью относиться к косвенной датировке Снегова? Пожалуй, есть, и серьезные. В других лагерных воспоминаниях, которые относятся к довоенному времени (речь идет не о десятках, а о сотнях мемуарных источников, с которыми приходится работать) слово «вертухай» не встречается – ни как надзиратель, ни как конвойный, ни как часовой на вышке, вообще никак.
Преимущественно всех перечисленных сотрудников так и называют – надзиратель, охранник, конвойный, стрелок или, скажем, жаргонное «попка».
Показательны в этом смысле воспоминания Олега Волкова «Погружение во тьму» (тоже изданные уже в эпоху «перестройки»). Вот автор описывает Соловки 1928 года: «Надзиратели и конвой потели, терялись, разбираясь в грудах формуляров с неизменными “Ибрагимами-Махмудами-Мустафами-Ахмедами-оглы”».
Те же Соловки чуть позже: «На улице, кроме комаров, были и “попки”, как метко прозвала лагерная братия нахохленных и важных караульщиков, порасставленных на вышках».
Зато вот вам лагерь 1944 года: «Что это? Свет наизнанку? Люди отказываются покидать лагерь, просятся в зону! Клопов кормить, перед всяким вертухаем тянуться. »
А вот 1937 год, «Записки о камере» ростовчанина Владимира Фоменко:
«Стремительно одеваемся кто во что, едим глазами выводного стражника. Выводные стражники, видно, считают: “Если уж гулянье, то гулять обязаны все”».
«Думать мне некогда, вахтер оставил мне пайку хлеба и кружку кипятка на сутки».
«Надзорчики – это наименьшие тюремные начальники: вахтеры, выводные, стрелки. Они – вчерашние красноармейцы, которые после демобилизации решили не возвращаться в колхозы, а жить в тепле-сухе, носить казенное обмундирование, не ишачить на трудных работах».
А вот Михаил Миндлин, мемуарные рассказы «58/10. Анфас и профиль». Автор сидел в Бутырской тюрьме почти в одно время со Снеговым – в 1937 году. Но и у него никакого «вертухая» нет: «Я заявил надзирателю, что никуда не выйду, пока не дадут теплой одежды. В ответ двое «попок» вытащили меня в коридор. Но тут появился начальник конвоя. »
Собственно, и у самого Снегова в довоенных воспоминаниях «вертухай» больше не упоминается. В том же рассказе «Слово есть дело»: «В камеру вошел корпусной с двумя охранниками».
Или рассказ «До первой пурги»: «Стрелки лагерной охраны попадались разные. Большинство были люди как люди, работают с прохладцей, кричат, когда нельзя не кричать, помалкивают, если надо помолчать. Мы любили таких стрелочков».
Слово «вертухай» встречается у лагерников в воспоминаниях, которые относятся к военному времени, а большей частью – к послевоенному. Причем значение его в первые послевоенные годы еще не определилось точно. Если в словаре воронежского следственного управления так определяли тюремного надзирателя и милиционера, то в воспоминаниях Екатерины Матвеевой «История одной зечки» автор дает такой диалог:
«Выгрузка. закончилась быстро.
– Спешат вертухаи, сбились с расписания, – сказала Муха.
– Почему вертухаи? Вертухаи – которые на вышках стоят, вертятся. А это доблестные воины – конвой, охрана! – поправила Муху темноглазая блатнячка. ».
Лишь позднее утвердилось общее значение «вертухая» как определения всех скопом «нехороших тюремщиков» (сотрудников пенитенциарной системы) и каждого из них в отдельности. Особенно часто слово определяет сотрудника тюрьмы или СИЗО – «крытки».
В мемуарах Ивана Дорбы «Свой среди чужих» (время действия – послевоенная советская эпоха) читаем:
«И вот как-то вечером загремел засов и меня вызвали наконец на допрос.
Я не знал, что за это время в КГБ произошли большие перемены. Были освобождены от своих должностей почти все евреи. Вертухай повел меня на другой этаж».
В автобиографическом романе Алексея Павлова «Должно было быть не так» (ельцинская Россия) автор дает короткую справку: «Вертухай, вертух – тюремщик».
Современная детективная повесть Владимира Колычева «Без суда и следствия»:
«Еще через полчаса появился «вертух» и повел их на комиссию. Ничего необычного. Кровь на анализ, осмотр терапевта, рентген.
Баней называлась тесная каморка на три соска. Их попытались загнать туда еще с десятком других зэков.
– Давайте, давайте, – подгонял их вертух».
Итак, подведем итог. Слово «вертухай», судя по воспоминаниям заключенных и письменным источникам, появилось в арго скорее всего во время Великой Отечественной войны и закрепилось в послевоенные годы как определение сотрудников ГУЛАГа (также – работников милиции). Так называли конвоиров, надзирателей, охрану и проч.
Источник
