Даст Бог, свидимся, или На все Божья воля гражданина начальника
Б. Пантелеев — Эксперт Общероссийского общественного движения «За права человека».
Вот опять стал перебирать письма из зон, поток которых не уменьшается, и сразу нахлынули воспоминания. Можно подумать — зачем все это вспоминать, да еще печатать? Кому нужны чужие тюремные воспоминания, все эти мелочи и детали тюремного быта, условности, для не сидевшего непонятные, имеющие значение разве что для сидельца? Недавно один освободивший обратился. Помоги, говорит, подать «заяву» в суд на персонал ИК. Платили за работу гроши, кипятильник отобрали. Смотрю, а отбыл он 15 лет: кража, три побега. Ему бы забыть обо всем, как о кошмаре, а не в суде ворошить воспоминания. Вот и думай, мелочь это или нет, если он столько лет жил мечтой о возмездии и отобранный в тюрьме кипятильник даже на свободе не кажется мелочью.
Парфюм
Кто не знает про условия содержания в российской тюрьме, о которых только снежный человек не слышал? Да стоит только начать про безысходность, медобслуживание, питание, вымученные свидания, вши и туберкулез, перенаселенность, прослушивания даже в комнатах свиданий, продажный персонал, оцепенение в холодном карцере, про лица соседей по камере и бараку, как наваливается такая тоска, перед которой все меркнет. Все это уже ушло, это верно, но многим еще предстоит пройти через ад застенков «правового демократического» государства. Они еще не знают, что их ждет, а ждет их та же самая картина, которая стоит сейчас у меня перед глазами иногда долгими часами. Глаза, от которых жить не хочется, серые лица, много лет не видевшие солнечного света, и запах, который чувствуешь почти на ощупь, как и дыхание собеседника. Сколько их было за долгие годы отсидки, совершенно разных и похожих, как близнецы! От всех одинаково пахло тюрьмой, запах не выветривался и долго преследовал даже после выхода за ворота тюрьмы. Запах застигал где угодно: под душем, с водой, попавшей в нос, под одеялом, натянутым на голову. Даже за обедом, когда вид блюда вдруг напоминал другое время и место «приема пищи».
Но от некоторых собеседников, кроме табачного, исходило и давно забытое одеколонное амбрэ. Запах крепкого парфюма возникал вместе с прокурорами, периодически появлявшимися в зоне, с ними же и исчезал. Больше никто в этом месте не окутывал себя подобным ароматом. Персонал, отбывавший срок вместе с зэками, одеколон не уважал и в знак солидарности с ними не пользовался без нужды — одеколон в зоне был элементом праздника. Прокуроры же не входили в число персонала. Тюремные традиции для них ничего не значили, и хотя были им хорошо известны, не соблюдались, что являлось еще одним раздражителем для зоны. Пахли все прокуроры по-разному, но не всегда хорошо. Нахальный запах парфюма давил, иногда раздражал, отвлекал и едва не заставлял дерзить, чтобы прекратить пытку общением. Получалось то, о чем писал Питер Зюскинд в своем знаменитом «Парфюмере» — запах становился самостоятельным элементом тюремного бытия. Долгими ночами я пытался понять, зачем они приходят в зону цветущими и благоухающими, но так и не понял. Стоять в костюме от Армани и раздражающе резко благоухать перед замученным, плохо вымытым человеком — верх цинизма. Может, самоутверждались? Один, похоже, поливал себя в надежде казаться мужчиной, не иначе, во всем остальном почти он как был бабой, так и оставался ею. Мягкотелый, нерешительный, ненавидимый всеми зэками за отсутствие мимики на лице, на котором не отражалось ничего из того, что кто-то хотел увидеть в ответ, он выслушивал жалобы, делал над собой видимое усилие, собираясь записать в блокнот, но тотчас менял решение и выражение лица, услышав смешок начальника зоны. Да-да, он все понимал, конечно, как и начальник: это зэк пытался его обмануть. И неторопливо уходил вдаль — блюсти закон.
Другой томно вздыхал, наклоняя голову с бородой, как у терьера. Вежливо произносил имя и отчество зэка, наклонялся, словно обнюхивал и, ласково глядя в его глаза (только что хвостом не вилял, будто сука), говорил нараспев, как батюшка. Обращался в конце встречи в клубе к зэкам: «Ну, даст Бог, мы еще свидимся». Или, на мой вопрос, дадут ли мотивированный ответ на жалобу о неправомерных действиях администрации, отвечал: «На все Божья воля». И принципиально, «редиска», ничего не менял.
Предъявы
«В связи с вышеизложенным прошу Вас принять меры прокурорского реагирования для предотвращения подобных нарушений в дальнейшем. «
Его помощник встретил меня как-то необычно для этой публики и с порога завопил: «Да ты нас, Пантелеев, совсем за. л своими жалобами, сколько можно п. еть» и сказал что-то ласковое про мою мать, которую, видимо, знал, но это вряд ли. «Сколько нужно, столько и можно, господин прокурор», произнес я про себя. Впрочем, сказал я это уже потом, когда обмусоливал каждую фразу того разговора, лежа на шконке, и — «остроумие на лестнице» — блистал ораторским мастерством, заочно полемизируя с этими людьми, чьи прокурорские лица, в конце концов, слились в одно, напоминающее лицо их Генерального прокурора, которого я видел как-то по ТВ не то в бане, не то в кабинете, напоминающем баню. Но встречались и тонкие натуры. Бывший спецпрокурор по надзору в Санкт-Петербурге Виталий Козяков однажды и вовсе ошалел от происходящего в зоне. Больше всего его поразило, когда он узнал от меня, что в ИК-5 (пос. Металлострой Ленинградской области) тюремный священник, отец Владимир, осененный чем-то свыше, заявил зэкам, что, мол, «кто не будет верить в Бога — отправится на этап». Впечатлительный прокурор долго смотрел то на меня, то в небо, потом кивнул: «Режим — штука тонкая». И опять долго смотрел в небо, так и забыв ответить на мой вопрос. Впрочем, мне и комментария хватило.
Вот так я разговаривал с прокурорами часто и подолгу, о чем они и не подозревали, забывая мои жалобы сразу после отписки по инстанции. Что все, мол, разобрались, но ничего не подтвердилось, естественно. Далась мне эта власть и справедливость, будь она неладна! Оставляю эту тему, чтобы не сойти с ума от бессилия.
Традиционный текст и традиционная надежда на меры «прокурорского реагирования» неизменно сопутствуют друг другу. Ты пишешь, тебе отвечают, отвечают по-разному. Чаще письменно, выждав положенный месяц, день в день. Подозреваю — им и в голову не приходит, что можно ответить раньше. Иногда ответ приходит в виде «неприятностей». Лагерная жизнь скучна и однообразна для непосвященных, но прокурор-то знает, что для обитателей зоны жизнь наполнена глубоким смыслом и постоянной борьбой за существование. Опасности организуются — со знанием дела — силами блатных, которые наряду с активистами, по существу, «держат» зону.
Зовут меня однажды на сходняк воровской. В президиуме некто Рекс (нормальный ход — у смотрящего зоны кличка милицейской овчарки), Ваган, Ватсон. Началось с порога: «Ходят слухи, что ты обиженный». Следующие полтора часа «правилки» продолжались в таком же абсурдистско-бредовом стиле. Невооруженным взглядом было видно, как раздражает «правильных пацанов» мой спокойный тон, раскованная поза, железная логика. Закончилось все пошло: «Почему ты нас не курсуешь перед отправкой жалоб?» Вот уж действительно — чума на оба ваши дома. Роль блатных в деле поддержания в колонии «людского, человеческого» вполне очевидна. Например, в беседе с заместителем начальника колонии Едоговым И. И. слышу о том, что он мог бы «надавить» на меня, но делать этого (очевидно, из побуждений «благородного опера») не хочет. По возвращении же из штаба меня уже поджидала полублатная «шестерка», проводившая к очередному воровскому синклиту во главе с новым «авторитетом» Баржей (он же Булимия — из-за своей всепоглощающей страсти пожрать). И опять суровым голосом, не скрывая раздражения, мне, «красному» (!) стали «кидать предъявки» о том, почему я не согласовываю отправку жалоб на администрацию с ними, «смотрящими»: и подсматривающими. Вновь начались угрозы — глупые и примитивные. Баржу по освобождении «подтянули к себе» мурманские блатняки — отметить его выход из неволи. Безо всякого злорадства замечу — после этой отвальной Баржа умер.
Утонченная натура
Нет ни минуты, когда бы ты мог расслабиться и перевести дух, режим устроен так, что зэк всегда должен быть начеку. Воспитатели ищут новые формы воздействия, им надо, чтобы зэк стал на путь исправления, поэтому и шлифуют методологию, может быть, и кандидатские защищают, а почему бы и нет? Доктор Менгеле вон в таких же лагерях за время войны так продвинул науку на никем не учитываемом человеческом материале, что никто его до сих пор переплюнуть не может. Глядя на лагерных человеков в белых халатах, я иногда думаю, что они могли бы и его за пояс заткнуть, если бы не чрезмерная скромность, не позволяющая эскулапам печатать наблюдения о своих опытах и методах на людях в российских ИК, ПКТ, ЕПКТ, СУСах, тюрьмах закрытого типа и, наконец, СИЗО, этой уникальной камере пыток, в сравнении с которой прославившаяся на весь мир багдадская тюрьма «Абу-Граиб» — жалкая пародия на жестокость. Про штрафные изоляторы даже говорить не хочется. Что мои слова? Вот если бы заговорили стенки ШИЗО, люди бы ужаснулись человеческой жестокости и беспомощности. В ШИЗО всегда отправляли от бессилия. За что? Глупый вопрос. За все! Сам сидел в каменном мешке. Однажды — за то, что назвал надзирателя его кликухой, полагая, что это и есть его фамилия. И дали-то всего трое суток. Второе водворение на кичу было уже на полную катушку за «необоснованную клевету» (как будто бывает клевета обоснованная?!). Смешно и грустно было видеть, как толпа офицеров специально пошла вместе с ДПНК, смотреть — с чувством глубокого удовлетворения, — как я перед водворением в камеру, раздевшись догола, приседаю. Надо ли говорить, как я, не собираясь спорить о незаконности такой новации, старался остаться в их памяти. Сложная эта вещь — физические наказания.
Но объективности ради замечу — прокурор Сотников после многочисленных моих заявлений отменил это распоряжение как незаконное — пятнашку я отсидел лишь наполовину. Непонятно, почему не отменил сразу. Впрочем, может, консультировался с кем, не все же знают и прокуроры. Тем более, что я всегда требовал извинений и компенсаций. На запрос Андрея Бабушкина мурманские надзиратели нам ответили, что компенсация и письменные извинения за незаконное водворение в ШИЗО законом не предусмотрены. А вообще-то в зонах Кольского полуострова мурманское око государево зовут не иначе как «стаканно-банные друзья». Наверно, именно там, в бане, придумываются и осуществляются акции устрашения, когда все в пару и ничего не видно.
Как-то у ярого борца с преступностью Сергея Задкова (сейчас тюрьма его потеряла, а может, направила на участок с более сложным контингентом — начальником охраны в один из питерских банков) я спросил: «Омоновцы избивают подследственных для профилактики?» — «Ну, что Вы, Борис Еремеевич, не нами это придумано, еще Маркс говорил: БИТИЕ определяет сознание». Вот такая утонченная натура (на столе — томик Марины Цветаевой, «Избранное»), претворяющая и сочетающая в тюремной практике диалектический материализм и провозглашенный Россией курс на гуманизацию пенитенциарной системы, большой знаток ее проблем и пороков общества.
А что в результате?
Маски-шоу
«Опыты показали, что если сороконожке связать половину ног, она слышит команды и двигается. Если связать все ноги, она не двигается. Вывод: если сороконожке связать все сорок ног, она перестает слышать» (из реферата студента).
Прокуроры в вузах учились, поэтому выводы умеют делать тоже. Напишешь, что кинофильмов не показывают, и ты, мол, в зоне ждешь реакции на это нарушение. Через положенный срок придет ответ, где будет описан результат положительной реакции — разъяснение: оказывается, зря Вы, имярек, наезжали на администрацию — просто не переводят ей денег на культурное обслуживание. И невдомек недотепе-прокурору: ему-то и надо трясти федеральное казначейство, чтобы деньги в регионы поступали в полном объеме.
Литература должна быть признательна прокурорам за новый эпистолярный жанр — разъяснение. Благодаря прокурорам разъясняется все, они так увлеклись сочинением разъяснений, что на все остальное времени уже не остается. Поэтому практически все сферы жизни общества остались без надзора. Результат налицо. В стране свирепствует беззаконие.
В 1993-м указом N 1400 распустили советы, в стране началось — или усугубилось, как кому видится, — бесправие, а уж тут, в закрытой от всех зоне, и говорить нечего. Но все же некая видимость правовых процедур была. Вот тюремную тишину нарушает топот многих ног, но в коридоре питерского следственного изолятора N 4 (СПб, ул. Лебедева, 39) появляется только врач, психиатр по специальности (кличка «Психопидор») Деляков. Постучав по полу ботинками спецназа, надсаживаясь, орет сразу всем: «На галерку. бегом. живее, суки. » Крик бьет по нервам, зэки выскакивают из камер и попадают в окружение молчаливых людей в масках. Те сразу не бьют, сначала строят, приказывают раздвинуть ноги, назвать статью, а то и быстро сказать, за что сидишь. Это уж после вопросов следует реакция: «Ах, ты грабитель? На, получай! А ты что, ноги раздвинуть не можешь? На, держи. А-а-а, ты машину украл? Не у меня ли? На тебе за частную собственность!».
Получали все. Доставалось и мне. При этом спецназовцы кричали, что я — стукач (раз пишу на них жалобы, значит, стучу). Иногда маски входили в раж или их выводили из себя крики арестантов, и тогда били вообще чем попадя, перекидывая людей от одного к другому. Собственно, и перекидывать-то было не нужно — люди сами шарахались от каждой маски и почти летали по коридору. После этой медицинской процедуры, возможно профилактической, врач обходил камеры и спрашивал, есть ли жалобы на здоровье. Жалоб не было — все отдыхали после интенсивной терапии и общего массажа, молча, ощупывая себя в поисках повреждений. Ну не отвлекать же медицинское светило такими мелочами? Признаюсь, я зауважал себя, когда получил из прокуратуры ответ на свою жалобу по избиениям. Ну, конечно, в ней говорилось, что никакого массового мордобоя прокуроры установить не смогли, то есть его не было. Но самое интересное — в другом. Оказывается, меня избивали до потери сознания за то, что я (цитирую дословно) «бросился на сотрудников спецназа с кулаками, нецензурно выражался, на делающиеся ему замечания реагировал неправильно». Вот такой вот я оказался супермен!
Когда находишься в таком вот «круге», смотреть по сторонам некогда, да и какой в этом смысл? Но однажды, в том месте, где сходятся галерки, у корпусной, удалось подсмотреть ту же картину со стороны. И оказалось, что Шекспир прав, говоря, что «жизнь — это театр»: за экзекуцией наблюдали милые существа в форменных юбках, специально приехавшие для наблюдения за этой процедурой из своих кабинетов в управлении УИН на Захарьевской, 14. Они щелкали семечки и весело комментировали происходящее. Вероятно, наблюдали, чтобы не было нарушений законности, а может, женихов себе присматривали среди «настоящих воинов» в масках.
Рука Всевышнего Отечество спасла
Прокурору Мурманской области
ст. советнику юстиции СОТНИКОВУ П.А.,
г. Мурманск,
ул. Чумбарова-Лучинского, д. 29
КОПИЯ: Начальнику УИН по Мурманской области
Зам. руководителя Администрации Президента
Депутатам Государственной Думы РФ
Представляете, господа, часто мыться вредно. Но кто про это знал, пока нач. нашего отряда Чернов не поделился знаниями физиологии, иначе бы зэки так и мылись каждый день. Да, Бог в его лице нас спас. Вообще, Всевышнего в лагере вспоминают часто. Прокурор, обронивший однажды, прощаясь, свое упование на Господа увидеться еще, наверно, и не представлял, сколько людей мечтает о такой встрече много лет и после выхода из тюрьмы: В лагере после этих встреч всегда хотелось хорошенько вымыться, иначе оставалось неприятное ощущение чего-то липкого, как от прикосновения слизняка. Не буду злым, устал от всего этого. Дай, Господи, этому прокурору всего, чего он хочет, за то, что он для нас хотел сделать, но не смог по своей немощи, трусости и профессиональной непригодности. К счастью, не мог. А если б смог, да с его патологической жестокостью, ужесточил бы, наверно, правила так, что и воздух шел бы по пайке.
Или отпуска бы отменил. Мало того, что только в России родственники, которых во всем мире с радостью, как лекарство, приветствуют в тюрьмах, попадают на свидания раз в полгода или месяц, если нет к тому противопоказаний, вроде замечаний по режиму. Кстати, если у зэка появилось замечание, которое получить проще некуда, то, получается, лишаются свидания и родственники, которых уж точно наказывать не имеют права. Нет бы разрешили им через стекло посмотреть на арестанта, так сказать, в одностороннем порядке. Получается, что в отпуск даже по закону не съездишь. Боятся побега. Да и денег — ловить по России заключенных — в колонии нет, не предусмотрены на этот случай.
А вдруг бы добился прокурор, чтобы зэки могли ездить в отпуск, как предусмотрено законом. Надавил бы по-своему, по-прокурорски, на законодателей, чтобы не обязывали начальников колоний ловить не вернувшихся из отпуска за счет учреждения, что почти автоматически отбивает охоту у любого из них отпускать заключенных в положенный отпуск только из опасения их невозвращения. А может, этот прокурор подумал бы о том, что здоровых мужчин оставлять без всякой работы себе дороже. И стал «бомбить» начальство всех уровней, как старый российский интеллигент, призывая заменить тюрьму отбыванием наказания на месте, может быть на общественных работах, но среди нормальных людей. А может быть, стал бы вникать во все жалобы, чем озадачил начальников всех уровней и заставил их бежать впереди паровоза, то есть до прихода прокурора в лагерь.
О зэке обычном замолвите слово
Сколько раз я представлял картину приезда прокуроров в зону! Как они открывали двери камер и слушали зэков, глядя на съежившегося начальника колонии, который уже видел себя в тюремной робе. Иногда во сне их, беспомощных, заменял сам Петр, который решительно садился посреди плаца и заставлял каждого — от убийцы до начальника ИК — по очереди подходить к нему. Никто не слышал, о чем с каждым говорил самодержец, и в этом был свой смысл — никто не мог сказать ничего худого про соседа-«доносчика». Потом следовало справедливое возмездие. И это были хорошие сны, здорово укреплявшие нервную систему, которая, как ни странно, еще кое-где просвечивала в теле арестанта.
Иногда становится жалко всех, даже надзирателей, отбывающих пожизненный срок в бесконечных тюремных коридорах. Нередко таких же бесправных, как зэки. Эпопея с подписанием моего заявления о предоставлении мне телефонного звонка Президенту Всея Руси в рамках ежегодного телешоу закончилась наложением на него резолюции: «Разговор с Президентом РФ разрешаю. Начальник колонии Перепечин». Ну, естественно, то на вахте не было света (!?), то выводить меня из локалки было некому. А на третью безуспешную попытку поговорить по душам с Владимиром Владимировичем ДПНК (таксофон стоял на КПП) мне ответил — дословно — следующее: «Ну дам я тебе позвонить, а после этого меня посадят?» Я отступил — не сажать же человека.
Скажу вещь, наверное, циничную, но кого в век цинизма можно чем-нибудь удивить? Когда арестовывают какого-нибудь высокого фигуранта, это, наверное, полезно для общества. Ведь таким образом все больше и его (общества) внимание, и внимание государства приковывается к проблемам тюрьмы и заключения. Вот кидали меня по камерам в этой проклятой «Лебедевке». За три года — около двух десятков камер сменил. И никому до этого дела не было, самому приходилось отбрыкиваться. А незаконный перевод в общую камеру М. Ходорковского вызвал бурю протестов, и теперь все общество знает, что есть, оказывается, даже в тюрьме какие-то правила, нарушаемые не очень сознательной администрацией.
А сколько безвестных людей мыкаются и терпят беспредел тюремного персонала (сам видел человека, сменившего за месяц 40 (!) камер), понимая, что никто им не поможет! Подобная избирательность в деле защиты прав человеков нелогична и неправильна. Того же МБХ хотели однажды запихнуть в карцер лишь за то, что нашли в камере самодельный ножичек, явно предназначенный для хлеба и сала. И вновь продвинутая общественность трубит во все трубы и бьет во все барабаны по поводу циничной лукавости властей. И правильно делает. Ведь положенные столовые ножи администрация в камеры не выдает, провоцируя зэков на нарушение режима. Но почему никто не озаботился подобной проблемой не известного никому осужденного Дебнева, которому отрядник, из личной неприязни, зарубил УДО, отобрав у него маленький, гнущийся ножичек с затупленным концом?! Впоследствии его все же по УДО отпустили, но старушка-мать умерла в пустой квартире, на несколько месяцев не дождавшись сына.
А сколько голодовок объявляется в зонах, сколько вен и животов вскрывается от отчаяния хоть как-то привлечь к себе внимание! Правда, стоящая на страже закона или чего-то еще Прокуратура этого не замечает, но это уже другой вопрос. Двойные стандарты в нашем обществе прижились и уже не замечаются.
Поэтому будем помнить — в тюрьму можно попасть не по делам, но странными путями Провидения. А желание гражданина начальника там по-прежнему выдается за волю Божью.
Источник
