Не надо лохматить тюнтель!
Один из первых отчетов Андрея Мая (22 февраля 2011 г.)
Этот рассказ не о рыбалке. Вернее, о рыбалке, зимней рыбалке моего детства, которое пришлось на 60-е годы. Подумать только – середина прошлого века! Еще просят милостыню в электричках безногие орденоносцы-инвалиды на тележках, еще скупают барахло старьевщики, еще точильщики орут дурными голосами, зазывая клиентов («Ножи-ножницы-топоры точу!»), а вот уже и Юра Гагарин, проезжая на большой черной машине мимо нашего дома на Серафимовича, где «Ударник», машет всем своей космонавтской рукой. Вареная кукуруза на каждом углу…Толстые серые макароны, из которых перед варкой надо выдувать жуков…Кинофильм «Гусарская баллада»: смотрел его 25 раз – билетерша «Ударника» жила в нашей коммуналке…Стареющая певичка c большой грудью, выступающая перед каждым киносеансом…Детский сад на Калужской заставе – этот дом в «шараге» строил Солженицын…Парк Горького…Церковка – место игр и сбора всей шпаны из Дома правительства…Облом: вместо гимнастерок, ремней и фуражек ввели новую школьную форму – а фигли тогда и в школу ходить? Спецшкола на набережной, одноклассники, внуки и правнуки бывших и тогдашних вождей, их черные машины и прислуга… Большие жестяные банки с черной икрой, копченые осетры, угри и колбаса в гастрономе – это не кушать, просто посмотреть…Очереди за всем… Вместо старого Вождя появился новый – молодой, красивый и скромный…Вячеслав Молотов, как простой инженер, едет куда-то в автобусе в черном потертом пальто. Народ расступается, старухи крестятся, кто-то пытается приложиться к его руке, отец привычно вскидывает ладонь к отсутствующей фуражке. «А вы, товарищ, разоружились перед партией?» Голуби, печенные на костре…первая большая порка за ранец, обгаженный голубями…Орден Ленина и кортик, украденные в квартире у одноклассника – сына известного театрального режиссера («Проходите, молодой человек, вот тапочки, десятая комната слева, Владимир вас уже ждет, вам бутерброды с икрой или с сыром?»). Мне всего, если можно, и еще, если можно, и, если можно, ЕЩЕ! Оперуполномоченный, обыск в 12-метровой комнате на четверых в коммуналке (36 душ, нам звонить 12 раз – так я учился считать). Общий квартирный телефон начинался с «Б-4» (потом это трансформировалось в «224» – кто знает, поймет). «Да, вот и украденные вещи нашлись, товарищ лейтенант, даже и спрятать не сумел, оформлять будем?» Снова порка… Сколько же их было… А потом жизнь стала постепенно налаживаться. Налаживаться и еще раз налаживаться… Все было в точности так, как и завещал нам всем товарищ Ленин. Нет, не надо это читать тем, кому еще нет пятидесяти. Да и тем, кому за пятьдесят, наверное, тоже этого делать не стоит: тоска и тягомотина, сплошные сопли, ностальгия, мать ее.
Ну вот и пятница. Утром позвонил мой друг, Сережа Ш., и пригласил на Рузу в Акатово: в прошлые выходные он там очень удачно отловился – были и «бонусы», и обрывы. Знает ведь, чем меня безлошадного взять: обещал заехать и забрать прямо от дома, тем более что Кунцево почти по дороге. Ехать не ехать? Ведь только неделю назад вернулся с Низов – куда уж больше? Нет, поеду. После раскатных просторов эта душная и суетливая Москва просто достала. Надо собираться. Хотя чего там: покидал поплавочные удочки в ящик (когда же я в последний раз менял леску?), поставил будильник… и спать. А ведь раньше перед рыбалкой я спать никогда не ложился – все равно заснуть не мог. Стареем… Как сейчас помню мою первую в жизни зимнюю рыбалку. На дворе 1967 год – 50-летие Великого Октября, прием в пионеры в музее Калинина. Почему тогда отец взял меня с собой? Наверное, навязала мать, чтоб отец не расслаблялся. Сам он рыбалкой никогда не увлекался, но в этот раз его пригласили сослуживцы – старшие офицеры, а отказывать им было не принято. Тогда мы жили уже в Кунцево, поэтому путь на черной машине до Рублевских карьеров Москвы-реки занял совсем немного времени. Вот уже и лед. Марков, такой была фамилия самого опытного, а вернее, единственного из всей компании зимнего рыбака пробурил лунку, дал мне ящик и удочку с мормышкой, нацепил мотыля. Я сел на ящик, окунулся глазами в темную воду – и пропал… пропал почти на 45 лет!
Клевали окуньки, много окуньков, и я совершенно растворился в этом чуде. Мужики на льду выпивали, смеялись, ругали какого-то Ивана Ивановича, критиковали прежнего охраняемого Вождя (вполголоса), хвалили нового партийного Рулевого (открыто и громко), снова выпивали, пели, толкались, мерились силой на руках и снова выпивали… Никто ловить и не собирался. Ловил только я. Они подходили ко мне, хвалили за удачливость. Отец – молодой, красивый, здорово навеселе от выпитой водки, а еще больше от морозца, солнца, свободы и чувства причастности к компании старших офицеров – травил анекдоты, громко хохотал. Во, мужики, какой у меня сын-то подрастает! Мужики охотно соглашались: да, хороший боец, вырастет – настоящим партийцем и чекистом будет. А теперь – за нового рыбака, и за окуньков, и за нашу родину, и за нашу партию, и за очередного мудрого охраняемого Вождя, и за каждого из его верных сподвижников-ленинцев поименно… Здорово они тогда отдохнули – мать, наверное, месяц отцу забыть не могла… Когда настало время уезжать, Марков, уже сильно-сильно под мухой, видимо что-то вспомнив из собственного детства (мужики все были простые, деревенские), неожиданно даже для себя вдруг подарил мне и тяжеленный ящик с металлическими углами на шурупах, и удочки со сторожками из щетины, и набор самодельных мормышек, и деревянную мотыльницу, и черпак. Этого подарка я не забуду никогда, спасибо тебе, Марков! Так все и началось.
Парни, как и договаривались, подъехали за мной вовремя. Путь до Акатово пролетел совсем незаметно. Пока рассказывал о своей поездке на раскаты, пока обсуждали, чем, как, чего и сколько я наловил, и, главное, чего и сколько я не поймал, потому что не пользовался какими-то мифическими чабиками, вабиками, чебудартерами, пока, явно слегка завидуя, мужики подкалывали меня («А ты здесь попробуй-ка поймать»), пришло время выгружаться и идти на лед. Все быстро собрались и тронулись. Как всегда, на лед я вышел крайним… Я очень боюсь льда, особенно прозрачного, черного. И ничего с собой поделать не могу. Тогда, в 1969 году, мы уже самостоятельно ездили с моим товарищем и одноклассником Сашей С. (Царство ему небесное!) в Рублево. Был первый лед, мы решили перейти на другую сторону Москвы-реки. Шли, смеялись, дурачились. И вдруг что-то вокруг изменилось: лед стал медленно-медленно прогибаться, и вот мы уже в центре какой-то ледяной линзы. Ее края поднимаются все выше и выше и, кажется, что этого уже не остановить… «Ложись, бл…, ложись! В стороны, суки, в стороны! Куда, куда, да назад же, мать вашу…» – завыл дядька на той стороне. Мы упали и стали ползти к этому мужику, который все орал и орал, как заведенный: «Назад! Назад!» Но никакая сила не могла повернуть нас обратно. Только вперед – к нему, к родненькому, к этому кричащему взахлеб, почти в истерике, взрослому человеку…Хорошо помню, что лед стал совсем-совсем тонким, его уже практически не было…но мы переползли. А еще запомнились Сашкины глаза. Такие глаза, много позднее, я видел у только что умерших людей.
Забурились на семи, восьми и девяти метрах. Лед поганый, вязкий, с водой. На льду снег, под ним вода, бур вошел почти под барашек. Лишний раз убедился в превосходстве отечественного барнаульского производителя перед различными «Экспертами» и «Профессионалами» . А тогда для нас, пацанов, бур-ложка за 5 рублей 40 копеек был чем-то из области фантастики. Да это ж… Это ж целых две клюшки по два сорок! А клюшка – это ж месяц без киношки и школьных завтраков. А на покурить? Пока лед был тонким, мы проламывали старые лунки чем придется. Позднее – долбили их стамеской, еще позднее – просили взрослых пробурить или пробить пешней дырку. Мало кто соглашался. А уж самим нам в руки бур или пешню вообще никогда не давали: испортят или упустят – чего с них возьмешь. Однажды, уже в марте, когда лед был особенно толстым, Санька, известный разводила, уговорил меня выпросить у дворничихи лом. Как я его вез в автобусе и тащил через весь водоем – это история отдельная. Но как я его после первого же удара по старой лунке упустил под лед, знали в то время все пацаны. Санька рассказывал это так, что даже мне становилось очевидным: я придурок и раздолбай! Особенно красочно выходила у него история моих дальнейших терок с дворничихой. Она просто терроризировала меня: верни да верни лом… А где я его возьму?! Я бегал и прятался от бабы Дуни месяца два, пока наконец она не пришла к отцу и не наговорила такого, что он отдал ей целую пятерку: два рубля – за лом, а треху – за муки, которые она безвинно претерпела, убирая лед во дворе без этого инструмента. Именно с тех пор я не люблю пользоваться пешней, а уж если она чужая – вообще в руки не возьму. Сережа раздал всем пакеты с купленным на «Птичке» мотылем. Не знаю почему, но не испытываю я доверия к этому чистому прикормочному мотылю. Говорят, он из соленых лиманов, с запахом. Принюхался – вроде нет никакого запаха, а вот чую, что рыбу он больше разгоняет, чем собирает. Видимо, время ему надо, чтобы отстояться. А вот крупный мотыль был в этот раз как живчик. Кони стоялые, а не мотыли. Прикормились. Ждем-с…
Раньше в поселке Рублево покупка мотыля была делом серьезным, почти конспиративным. Мотыльщики, о богатстве которых рассказывали легенды, бегая от милиции, постоянно меняли место своей дислокации. Еще в автобусе среди взрослых мужиков начиналось обсуждение: где сегодня Петруха будет торговать: может быть, в третьем подъезде второго дома, а может быть, во втором, но третьего дома? Мотыль продавался мерками – спичечными коробками, по 30 копеек за штуку. До сих пор не могу понять: откуда брались такие маленькие коробки? А уж о том, чтобы мотылем, пусть даже мелким и грязным, кормить рыбу… Да только психи могли такое себе представить! Ну – сухари, ну – хлеб, но мотыль?! Иногда, ближе к вечеру, когда взрослые дядьки-рыболовы слегка расслаблялись известным народным напитком, можно было без особого страха быть посланным «куда-подалее-к-матери-едрить-ее-на-кочерыжки», подойти и посмотреть их снасти, тяжелые кормушки, поглазеть на серьезную рыбу, послушать их полупьяные, но полные глубокого смысла рыбацкие разговоры. Особенно меня впечатляли большие пучки мотылей, перетянутые резинкой, которые готовились для рыбалки на «Лешу» (леща) с помощью какого-то таинственного тюнтеля. Этот тюнтель просто не давал мне покоя. На просьбы посмотреть тюнтель, мужики как-то по особенному похабно ржали: рано тебе еще, пацан, тюнтель лохматить, придет время – узнаешь… Пришло время, и я узнал, что тюнтель – это трубочка со скошенным краем (корпус от шариковой ручки), на которую надевается резинка от пипетки. Резинка режется тоненькими кольцами, и они потом натягиваются на пучок мотыля, помещенный в углубление этого самого тюнтеля. И все…Не клюет… Парни поймали по 3–4 рыбки – и все. В палатках, стоящих с ночи, тоже ничего особенного – мелкая плотвенка, такие же подлещики. Говорят, сегодня за день давление упало на 30–40 единиц. Болеет, однако, рыбка… Вечно она болеет в самое неподходящее время. У меня полный ноль – за целый день ни поклевки. В Рублево и на Москве-реке мы с Санькой много рыбы не ловили (так, кил 5–6 на двоих, не более), хотя там она и водилась в те времена в больших количествах. Но в легенды Рублевских карьеров вошли прочно.
Однажды перед Новым годом Санек обнаружил у меня в морозильнике трех приличных замороженных судаков (отцовский кремлевский паек), и уговорил меня взять их с собой на рыбалку. Далее на льду была разыграна драма: Санька суетился, махал руками, требовал багор (у нас его с роду-то не было!) – и… на лед был выложен первый судак. Мужики, сидевшие неподалеку, насторожились. Вскоре подошел и разведчик. Увидев судака, он просто ошалел. Как он не заметил, что пойманная пять минут назад рыба уже заморожена да и по своим размерам просто не может войти в лунку – я не знаю… Потом пошел второй, а затем и третий судак. Где-то минут через сорок мы были окружены со всех сторон, а минут через пятьдесят быстро смотали удочки и ушли. Вернее, не ушли, а убежали. На этом настаивал Сашка, который, в отличие от меня, уже имел к тому времени большой бойцовский опыт и всегда точно знал, когда начнут бить… Уже в автобусе мы слушали байки о неких пацанах, которые на глазах у рассказчика поймали мешок судаков. Да и сам рассказчик, судя по туманным намекам, тоже в окопе не отсиживался. Жаль только – давка в автобусе, показать улов не может. Короче говоря, всю эту зиму об этих судаках мужики только и базарили (раньше говорили – «толковали»). История поползла по Москве и обросла такими подробностями, что в Рублево потянулись за судаком настоящие матерые рыбаки, да еще и целыми заводскими ячейками-секциями. Так им и надо. Не хрен было тюнтель лохматить!
Ну вот день и закончился. Рыбки не поймал, зато с товарищами встретился, о вечном подумал. Об отце вспомнил… О Сашке. Ему, наверное, приятно. Если ТАМ так бывает…Пора домой! Через два часа мы были в Москве, а через три я уже жарил с лучком окуней, привезенных из Астрахани. Ну, по первой! Дай Бог, чтоб не последняя… Да не рюмка, мужики, а рыбалка!
Источник
Не надо лохматить тюнтель!
Этот рассказ не о рыбалке. Вернее, о рыбалке, зимней рыбалке моего детства, которое пришлось на 60-е годы. Подумать только – середина прошлого века! Еще просят милостыню в электричках безногие орденоносцы-инвалиды на тележках, еще скупают барахло старьевщики, еще точильщики орут дурными голосами, зазывая клиентов («Ножи-ножницы-топоры точу!»), а вот уже и Юра Гагарин, проезжая на большой черной машине мимо нашего дома на Серафимовича, где «Ударник», машет всем своей космонавтской рукой. Вареная кукуруза на каждом углу…Толстые серые макароны, из которых перед варкой надо выдувать жуков…Кинофильм «Гусарская баллада»: смотрел его 25 раз – билетерша «Ударника» жила в нашей коммуналке…Стареющая певичка c большой грудью, выступающая перед каждым киносеансом…Детский сад на Калужской заставе – этот дом в «шараге» строил Солженицын…Парк Горького…Церковка – место игр и сбора всей шпаны из Дома правительства…Облом: вместо гимнастерок, ремней и фуражек ввели новую школьную форму – а фигли тогда и в школу ходить? Спецшкола на набережной, одноклассники, внуки и правнуки бывших и тогдашних вождей, их черные машины и прислуга… Большие жестяные банки с черной икрой, копченые осетры, угри и колбаса в гастрономе – это не кушать, просто посмотреть…Очереди за всем… Вместо старого Вождя появился новый – молодой, красивый и скромный…Вячеслав Молотов, как простой инженер, едет куда-то в автобусе в черном потертом пальто. Народ расступается, старухи крестятся, кто-то пытается приложиться к его руке, отец привычно вскидывает ладонь к отсутствующей фуражке. «А вы, товарищ, разоружились перед партией?» Голуби, печенные на костре…первая большая порка за ранец, обгаженный голубями…Орден Ленина и кортик, украденные в квартире у одноклассника – сына известного театрального режиссера («Проходите, молодой человек, вот тапочки, десятая комната слева, Владимир вас уже ждет, вам бутерброды с икрой или с сыром?»). Мне всего, если можно, и еще, если можно, и, если можно, ЕЩЕ! Оперуполномоченный, обыск в 12-метровой комнате на четверых в коммуналке (36 душ, нам звонить 12 раз – так я учился считать). Общий квартирный телефон начинался с «Б-4» (потом это трансформировалось в «224» – кто знает, поймет). «Да, вот и украденные вещи нашлись, товарищ лейтенант, даже и спрятать не сумел, оформлять будем?» Снова порка… Сколько же их было… А потом жизнь стала постепенно налаживаться. Налаживаться и еще раз налаживаться… Все было в точности так, как и завещал нам всем товарищ Ленин. Нет, не надо это читать тем, кому еще нет пятидесяти. Да и тем, кому за пятьдесят, наверное, тоже этого делать не стоит: тоска и тягомотина, сплошные сопли, ностальгия, мать ее.
Ну вот и пятница. Утром позвонил мой друг, Сережа Ш., и пригласил на Рузу в Акатово: в прошлые выходные он там очень удачно отловился – были и «бонусы», и обрывы. Знает ведь, чем меня безлошадного взять: обещал заехать и забрать прямо от дома, тем более что Кунцево почти по дороге. Ехать не ехать? Ведь только неделю назад вернулся с Низов – куда уж больше? Нет, поеду. После раскатных просторов эта душная и суетливая Москва просто достала. Надо собираться. Хотя чего там: покидал поплавочные удочки в ящик (когда же я в последний раз менял леску?), поставил будильник… и спать. А ведь раньше перед рыбалкой я спать никогда не ложился – все равно заснуть не мог. Стареем… Как сейчас помню мою первую в жизни зимнюю рыбалку. На дворе 1967 год – 50-летие Великого Октября, прием в пионеры в музее Калинина. Почему тогда отец взял меня с собой? Наверное, навязала мать, чтоб отец не расслаблялся. Сам он рыбалкой никогда не увлекался, но в этот раз его пригласили сослуживцы – старшие офицеры, а отказывать им было не принято. Тогда мы жили уже в Кунцево, поэтому путь на черной машине до Рублевских карьеров Москвы-реки занял совсем немного времени. Вот уже и лед. Марков, такой была фамилия самого опытного, а вернее, единственного из всей компании зимнего рыбака пробурил лунку, дал мне ящик и удочку с мормышкой, нацепил мотыля. Я сел на ящик, окунулся глазами в темную воду – и пропал… пропал почти на 45 лет!
Клевали окуньки, много окуньков, и я совершенно растворился в этом чуде. Мужики на льду выпивали, смеялись, ругали какого-то Ивана Ивановича, критиковали прежнего охраняемого Вождя (вполголоса), хвалили нового партийного Рулевого (открыто и громко), снова выпивали, пели, толкались, мерились силой на руках и снова выпивали… Никто ловить и не собирался. Ловил только я. Они подходили ко мне, хвалили за удачливость. Отец – молодой, красивый, здорово навеселе от выпитой водки, а еще больше от морозца, солнца, свободы и чувства причастности к компании старших офицеров – травил анекдоты, громко хохотал. Во, мужики, какой у меня сын-то подрастает! Мужики охотно соглашались: да, хороший боец, вырастет – настоящим партийцем и чекистом будет. А теперь – за нового рыбака, и за окуньков, и за нашу родину, и за нашу партию, и за очередного мудрого охраняемого Вождя, и за каждого из его верных сподвижников-ленинцев поименно… Здорово они тогда отдохнули – мать, наверное, месяц отцу забыть не могла… Когда настало время уезжать, Марков, уже сильно-сильно под мухой, видимо что-то вспомнив из собственного детства (мужики все были простые, деревенские), неожиданно даже для себя вдруг подарил мне и тяжеленный ящик с металлическими углами на шурупах, и удочки со сторожками из щетины, и набор самодельных мормышек, и деревянную мотыльницу, и черпак. Этого подарка я не забуду никогда, спасибо тебе, Марков! Так все и началось…
Парни, как и договаривались, подъехали за мной вовремя. Путь до Акатово пролетел совсем незаметно. Пока рассказывал о своей поездке на раскаты, пока обсуждали, чем, как, чего и сколько я наловил, и, главное, чего и сколько я не поймал, потому что не пользовался какими-то мифическими чабиками, вабиками, чебудартерами, пока, явно слегка завидуя, мужики подкалывали меня («А ты здесь попробуй-ка поймать»), пришло время выгружаться и идти на лед. Все быстро собрались и тронулись. Как всегда, на лед я вышел крайним… Я очень боюсь льда, особенно прозрачного, черного. И ничего с собой поделать не могу. Тогда, в 1969 году, мы уже самостоятельно ездили с моим товарищем и одноклассником Сашей С. (Царство ему небесное!) в Рублево. Был первый лед, мы решили перейти на другую сторону Москвы-реки. Шли, смеялись, дурачились. И вдруг что-то вокруг изменилось: лед стал медленно-медленно прогибаться, и вот мы уже в центре какой-то ледяной линзы. Ее края поднимаются все выше и выше и, кажется, что этого уже не остановить… «Ложись, бл…, ложись! В стороны, суки, в стороны! Куда, куда, да назад же, мать вашу…» – завыл дядька на той стороне. Мы упали и стали ползти к этому мужику, который все орал и орал, как заведенный: «Назад! Назад!» Но никакая сила не могла повернуть нас обратно. Только вперед – к нему, к родненькому, к этому кричащему взахлеб, почти в истерике, взрослому человеку…Хорошо помню, что лед стал совсем-совсем тонким, его уже практически не было…но мы переползли. А еще запомнились Сашкины глаза. Такие глаза, много позднее, я видел у только что умерших людей.
Забурились на семи, восьми и девяти метрах. Лед поганый, вязкий, с водой. На льду снег, под ним вода, бур вошел почти под барашек. Лишний раз убедился в превосходстве отечественного барнаульского производителя перед различными «Экспертами» и «Профессионалами» . А тогда для нас, пацанов, бур-ложка за 5 рублей 40 копеек был чем-то из области фантастики. Да это ж… Это ж целых две клюшки по два сорок! А клюшка – это ж месяц без киношки и школьных завтраков. А на покурить? Пока лед был тонким, мы проламывали старые лунки чем придется. Позднее – долбили их стамеской, еще позднее – просили взрослых пробурить или пробить пешней дырку. Мало кто соглашался. А уж самим нам в руки бур или пешню вообще никогда не давали: испортят или упустят – чего с них возьмешь. Однажды, уже в марте, когда лед был особенно толстым, Санька, известный разводила, уговорил меня выпросить у дворничихи лом. Как я его вез в автобусе и тащил через весь водоем – это история отдельная. Но как я его после первого же удара по старой лунке упустил под лед, знали в то время все пацаны. Санька рассказывал это так, что даже мне становилось очевидным: я придурок и раздолбай! Особенно красочно выходила у него история моих дальнейших терок с дворничихой. Она просто терроризировала меня: верни да верни лом… А где я его возьму?! Я бегал и прятался от бабы Дуни месяца два, пока наконец она не пришла к отцу и не наговорила такого, что он отдал ей целую пятерку: два рубля – за лом, а треху – за муки, которые она безвинно претерпела, убирая лед во дворе без этого инструмента. Именно с тех пор я не люблю пользоваться пешней, а уж если она чужая – вообще в руки не возьму. Сережа раздал всем пакеты с купленным на «Птичке» мотылем. Не знаю почему, но не испытываю я доверия к этому чистому прикормочному мотылю. Говорят, он из соленых лиманов, с запахом. Принюхался – вроде нет никакого запаха, а вот чую, что рыбу он больше разгоняет, чем собирает. Видимо, время ему надо, чтобы отстояться. А вот крупный мотыль был в этот раз как живчик. Кони стоялые, а не мотыли. Прикормились. Ждем-с…
Раньше в поселке Рублево покупка мотыля была делом серьезным, почти конспиративным. Мотыльщики, о богатстве которых рассказывали легенды, бегая от милиции, постоянно меняли место своей дислокации. Еще в автобусе среди взрослых мужиков начиналось обсуждение: где сегодня Петруха будет торговать: может быть, в третьем подъезде второго дома, а может быть, во втором, но третьего дома? Мотыль продавался мерками – спичечными коробками, по 30 копеек за штуку. До сих пор не могу понять: откуда брались такие маленькие коробки? А уж о том, чтобы мотылем, пусть даже мелким и грязным, кормить рыбу… Да только психи могли такое себе представить! Ну – сухари, ну – хлеб, но мотыль?! Иногда, ближе к вечеру, когда взрослые дядьки-рыболовы слегка расслаблялись известным народным напитком, можно было без особого страха быть посланным «куда-подалее-к-матери-едрить-ее-на-кочерыжки», подойти и посмотреть их снасти, тяжелые кормушки, поглазеть на серьезную рыбу, послушать их полупьяные, но полные глубокого смысла рыбацкие разговоры. Особенно меня впечатляли большие пучки мотылей, перетянутые резинкой, которые готовились для рыбалки на «Лешу» (леща) с помощью какого-то таинственного тюнтеля. Этот тюнтель просто не давал мне покоя. На просьбы посмотреть тюнтель, мужики как-то по особенному похабно ржали: рано тебе еще, пацан, тюнтель лохматить, придет время – узнаешь… Пришло время, и я узнал, что тюнтель – это трубочка со скошенным краем (корпус от шариковой ручки), на которую надевается резинка от пипетки. Резинка режется тоненькими кольцами, и они потом натягиваются на пучок мотыля, помещенный в углубление этого самого тюнтеля. И все…Не клюет… Парни поймали по 3–4 рыбки – и все. В палатках, стоящих с ночи, тоже ничего особенного – мелкая плотвенка, такие же подлещики. Говорят, сегодня за день давление упало на 30–40 единиц. Болеет, однако, рыбка… Вечно она болеет в самое неподходящее время. У меня полный ноль – за целый день ни поклевки. В Рублево и на Москве-реке мы с Санькой много рыбы не ловили (так, кил 5–6 на двоих, не более), хотя там она и водилась в те времена в больших количествах. Но в легенды Рублевских карьеров вошли прочно.
Однажды перед Новым годом Санек обнаружил у меня в морозильнике трех приличных замороженных судаков (отцовский кремлевский паек), и уговорил меня взять их с собой на рыбалку. Далее на льду была разыграна драма: Санька суетился, махал руками, требовал багор (у нас его с роду-то не было!) – и… на лед был выложен первый судак. Мужики, сидевшие неподалеку, насторожились. Вскоре подошел и разведчик. Увидев судака, он просто ошалел. Как он не заметил, что пойманная пять минут назад рыба уже заморожена да и по своим размерам просто не может войти в лунку – я не знаю… Потом пошел второй, а затем и третий судак. Где-то минут через сорок мы были окружены со всех сторон, а минут через пятьдесят быстро смотали удочки и ушли. Вернее, не ушли, а убежали. На этом настаивал Сашка, который, в отличие от меня, уже имел к тому времени большой бойцовский опыт и всегда точно знал, когда начнут бить… Уже в автобусе мы слушали байки о неких пацанах, которые на глазах у рассказчика поймали мешок судаков. Да и сам рассказчик, судя по туманным намекам, тоже в окопе не отсиживался. Жаль только – давка в автобусе, показать улов не может. Короче говоря, всю эту зиму об этих судаках мужики только и базарили (раньше говорили – «толковали»). История поползла по Москве и обросла такими подробностями, что в Рублево потянулись за судаком настоящие матерые рыбаки, да еще и целыми заводскими ячейками-секциями. Так им и надо. Не хрен было тюнтель лохматить!
Ну вот день и закончился. Рыбки не поймал, зато с товарищами встретился, о вечном подумал. Об отце вспомнил… О Сашке. Ему, наверное, приятно. Если ТАМ так бывает…Пора домой! Через два часа мы были в Москве, а через три я уже жарил с лучком окуней, привезенных из Астрахани. Ну, по первой! Дай Бог, чтоб не последняя… Да не рюмка, мужики, а рыбалка!
Источник
